Блин, я чуть с полка не упал.

— В деревне тоже величать Рода? — спросил я, хотя и так помнил: меня приглашали именно на этот праздник.

— Ага, — улыбнулась Матрёна.

По тому, как она это сказала, в мою голову полезли подозрения.

— И что, величать должен буду я? — спросил я у Матрёны.

— Ага, — ответила она. — Вы не волнуйтесь, барин, у вас всё получится!

— Я счастлив, что ты в меня веришь… — ответил я, понимая, что сам в себя я не верю.

Потому что одно дело в бане, по обоюдному согласию и без лишних глаз. И совсем другое дело, когда об этом будет знать вся деревня. Да у меня ж просто не встанет!

Нежиться рядом с Матрёной вообще расхотелось. Как и плавать в бассейне. Поэтому я, оставив девушку в парной, помылся под душем, оделся в сухое и пошёл пить чай.

Когда я вошёл в столовую, на меня обратились взоры всех присутствующих. А присутствовали тут все, кроме собственно Матрёны. Даже Кузьма пришёл и сел в уголочке.

В полнейшей тишине я направился к столу, на котором стоял пузатый самовар, а сверху на нём, расправив юбки, сидела чайная баба.

Я прекрасно понимал, что это специальная кукла, не позволяющая заварочному чайнику быстро остыть, но ассоциации, которые мне пришли после бани, были совершенно другого порядка.

Взяв пустую чайную чашку, я подставил её под краник с кипятком. Открыл краник. Налил кипятка. Потом снял с самовара чайную бабу и налил себе заварки. Поставил заварник на место и водрузил сверху куклу. И всё это под прицелом семи пар глаз.

Взял чашку. Отхлебнул.

— Ну? — не выдержал Кузьма.

— Что «ну»? — поинтересовался я, догадываясь, что он хотел спросить.

— Как прошло? — уточнил свой вопрос Кузьма.

— Что именно? — спросил я и снова отхлебнул чаю.

— Не томи, барин! — взмолилась Прасковья. — Величание Рода состоялось? Род принял вашу…

— Молитву? — подсказал я.

Прасковья кивнула.

Я не знал, что ей отвечать. В том, что «молитва» удалась и даже трижды, я не сомневался. Но вот услышал ли её Род? А чёрт его знает! И вообще, сказать сейчас, что всё нормально, это фактически признаться, что я только что оттрахал служанку. Да, по её желанию, но я как-то не привык выставлять напоказ свои интимные дела.

А сказать, что ничего не было, такое себе. Это ж какая у меня будет репутация?!

Вот я и сидел молча, пил чай. А все сидели и ждали моего ответа.

Глеб с Данилой так и вовсе жаждали подробностей. Или я ничего не понимаю в этих жадных взглядах.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Егор Казимирович поднялся и строго сказал:

— Не приставайте к Владимиру Дмитриевичу с расспросами! У барина в первый раз. Он смущается.

— И то верно, — согласился Кузьма. — Матрёну можно будет расспросить…

— Так она тебе и сказала! — усмехнулась Прасковья, но сверлить меня любопытными глазами перестала.

Однако расспрашивать Матрёну не пришлось. Когда она победно зашла в столовую, то сияла так, что никаких сомнений не осталось — Род не просто принял наши «молитвы», но и лично поучаствовал…

— Вот и хорошо! — сказала Прасковья, наливая Матрёне чай.

А та прошла к столу, как лебёдушка, опустилась на стул, как пушинка, чашку взяла как хозяйка и скромно отхлебнула.

Егор Казимирович выдохнул облегчённо и разулыбался довольный. И обратился ко мне:

— Владимир Дмитриевич, нам нужно обсудить…

— Позже! — прервал я его, увидев, что китаец встал.

Глава 15

Из столовой я вышел сразу вслед за китайцем. Перед тем, как нам зайти в дом, он говорил, что нужно обсудить строительство каналов ци. Чего бы это ни значило, мне хотелось сделать это как можно быстрее.

Коротко глянув на меня, Мо Сянь заложил одну руку за спину и степенно направился к лестнице.

Я пошёл вслед за ним.

Из-за того, что Мо Сянь не давал никаких знаков, я уже начал было думать, что он не захочет сейчас со мной разговаривать, а просто пойдёт по своим делам, но у лестницы он внезапно остановился и свободной рукой сделал приглашающий жест — вверх по лестнице. И это хорошо, потому что я готов был настоять на разговоре. Если появился шанс сделать меня сильнее, значит, я этим шансом воспользуюсь!

Я без разговоров начал подниматься по ступеням. Наверху снова пропустил китайца вперёд, чтобы он показывал дорогу.

Я не знал, каким образом он собирается отстраивать мне каналы — явно не бульдозером, но я понимал, что это нужно сделать. Иначе мне в этом мире не выжить. Не будет же китаец ходить всё время рядом со мной, охраняя меня то от Волковских прихвостней, то от снежных вихрей. Ведь случилась же ситуация, когда его не было рядом во время нападения. Не рядом со мной, рядом с хозяевами усадьбы. И хотя они, судя по всему, магической силой обладали, это им не помогло.

А значит, мне нужно стать сильнее, чем они! И само собой, узнать о магии как можно больше.

После сегодняшней схватки со слугами Мораны я был ещё больше уверен, что Мо Сянь знает о магии много и может многое рассказать мне, если захочет. Ну а не захочет, заставлю! В конце концов, барин я или хрен собачий? Пора бы уже привыкать к титулу.

Магия — это, кстати, ещё одна причина, по которой я шёл за ним — хотел расспросить. Если полёты стоя на мече ещё можно было списать на волшебные свойства самого меча, то золотистые иероглифы, написанные кончиком меча и превратившиеся потом в пламя, уничтожившее снежные вихри — ничем иным, кроме как проявлением магии быть не могут. Это явно какое-то заклинание.

Хорошо бы научиться так же. К тому же меч и сабля в родительской спальне были. Да и ножи тоже. Осталась малость — научиться писать иероглифы…

Шучу, конечно! Осталось овладеть магией. В общем, начать и кончить.

Китаец остановился перед дверью, и я остановился рядом с ним.

Дверь эта располагалась неподалёку от родительской спальни. А если быть точнее, сразу за кабинетом, что в общем-то меня не удивило. Получалась двойная охрана — кабинет охранялся с одной стороны отцом, с другой — китайцем.

Интересно всё-таки, что же хранится в кабинете, если охране придаётся такое большое значение?

Мо Сянь открыл дверь и я увидел, что комната обставлена в китайском стиле — деревянная кровать скорее похожая на низкий диван с балдахином, рядом ширма с нарисованным китайским драконом, низкий столик, за которым можно сидеть только на коленях, небольшой шкаф без дверей, доверху забитый книгами — самодельными прошитыми и явно печатными, а так же свитками и скрученными дощечками — точнее, свитками, состоящими из соединённых между собой дощечек.

Рядом стоял ещё один шкаф со шкатулками, коробочками, ларчиками, ящичками, сундучками.

А ещё в комнате стояла своеобразная вешалка, больше похожая на крестовину, на которую садят огородное пугало. Но здесь было две ножки и очень длинная перекладина, где висел расправленный вышитый шёлком ханьфу белого цвета с широкими рукавами и длинной до пола. Но китаец всё время был в простой одежде — свободные, не стесняющие движения штаны и куртка как у мастера кунг-фу. Одежда серенькая, непримечательная. Но очень выделяющаяся на фоне того, как одеты другие люди. Во всяком случае, из тех, кого я видел.

Пока я всё вокруг рассматривал, Мо Сянь подошёл к шкафу, взял лакированную шкатулку из красного дерева и положил её на столик. Потом повернулся ко мне и поклонился, как он обычно это делает — выставив вперёд соединённые в кольцо руки.

— Молодой господин, — сказал Мо Сянь. — Я должен осмотреть вас.

Помятуя осмотры на медкомиссии, я начал снимать рубаху. Но Мо Сянь даже отпрыгнул назад и замахал руками:

— Нет-нет! Не нужно раздеваться! Просто стойте ровно!

Ну, ровно так ровно.

Я одёрнул задранную рубаху и встал посреди комнаты.

Осмотр был по меньшей мере прикольный. Мо Сянь осмотрел руки — и тыльную сторону, и ладони, заглянул в уши, в нос, оттянул веки, попросил высунуть язык. Принюхался. Потом, приложив голову к груди, послушал сердце, потом послушал живот. После чего тремя пальцами пощупал пульс на одной руке, потом на другой.